Два года назад умерла моя собака. Мой пёс, мой Фунтик. У меня он прожил восемнадцать лет. А сколько жил без меня – не знаю. Ветеринар говорил, что приблизительно года два – три. О том, сколько ему досталось за эти неизвестные годы и что пережил маленький пекинес можно судить по тому, что он не лаял. Вообще. Не скулил. Не ныл. Молчал.
И научился тявкать через четыре месяца, к Новому Году. Вместе с боем курантов и хлопком шампанского. Сын сказал:
— Мама, папа, смотрите, что Фунтик умеет! Фунтик, ГОЛОС!
И Фунтик, как оперный тенор, откашлявшись и обведя замершую аудиторию взглядом, выдал:
— ГАВ!
Занавес. Овации. Крики: «Браво! Бис!» Но солист неумолим – регламент. Или, грубо говоря, хорошенького понемножку.
Целых восемнадцать лет мой пёсик был со мной. Товарищ, компаньон, спутник, собеседник. Нет, он не стал лаять по поводу и без, гавкал он исключительно по большому одолжению и не чаще двух – трёх гавков за раз, но мог глубокомысленно урчать, меняя интонацию и тембр. Диалоги наши были насыщенными эмоционально и чрезвычайно содержательными.
— Фунтик, надо в магазин идти: молоко кончилось и кофе на исходе.
— М-м-м-м…
— В дальний магазин, через парк. В ближнем такого кофе нет.
— Ф-ф-ф-ф.
— И тебе вкусняшку купить надо. Давно не баловала тебя: целых два часа.
— Фрум-фрум-фрум!
— Пойдёшь со мной?
— Уяй-яй-яй!!! Фью!
Или так:
— О, смотри, что Юнг говорит об «активном воображении»: образы, всплывающие из бессознательного, могут вызывать состояние, которое иногда невозможно отличить от шизофрении.
— Нр-нр-нр.
— Ну то есть, любое столкновение с бессознательным может дать неожиданный эффект, и достаточно рискованно.
— Яп.
— Чтобы запустить трансформационный процесс, надо достучаться в подсознание человека.
— Уау.
— И стучаться надо осторожнее. Слова подбирать правильно. И не торопиться.
— Фух! П-с-с-т.
Есть такая техника подготовки к публичному выступлению «Расскажи ребёнку». И заключается она в том, что тот материал, который хотелось бы донести до аудитории надо так изложить, чтобы было понятно ребёнку.
Можно собаке.
Даже лучше.
Эмоции на лицо (или на мордочке).
И никакой «конструктивной» критики.
И так всё ясно.
Уходил мой пёсик не мучаясь. Стал слабеть. Уже я его выносила на улицу, на травку – чтобы подышал, понюхал. Он всё больше спал. И однажды не проснулся.
Ревела я в голос.
У меня и сейчас, когда я пишу эти строки, глаза на мокром месте. А рядом со мной на диванчике сидит двухлетний брабансончик и, когда я смахиваю слёзы, встаёт лапкой мне на колено, заглядывает в глаза, а потом ложится так, чтобы касаться меня теплым боком и глубоко вздыхает: «Я не знаю, о чём ты, но я – с тобой.»
Когда человек горюет, когда переживает потерю, когда всё вокруг рушится и летит в тартарары, а вокруг остаётся холодная пустота, жизненно важно, чтобы кто-то согрел ледяные руки, чуть приобнял за плечи или ткнулся мокрым носом в ладонь:
Я НЕ ЗНАЮ О ЧЁМ ТЫ, НО Я С ТОБОЙ!
